Я не узнавал прежнего Максимыча – новый Максимыч был на редкость молчалив и спокоен как танк.  Ходить с ним на рыбалку стало тоскливо: он просто забрасывал свою удочку и тупо глядел на поплавок, а когда я что-нибудь рассказывал ему, пытаясь завязать диалог, он либо безоговорочно соглашался, либо давал короткие комментарии.  Один раз я даже упрекнул его.  «Ты как зомбированный какой-то!» - сказал я после очередной неудачной попытки обсудить очередную мировую проблему.  Максимыч только пожал плечами, бросив короткое: «Возраст!».  Тогда я решил, что так оно и есть: осенью Максимычу должно было стукнуть шестьдесят, а любые круглые даты, особенно если размениваешь седьмой десяток, воспринимаются неоднозначно. 
     …Кошмар подкрался к нам в конце лета. 
     Как-то в один из дней последней декады августа, когда я, совершенно ошалев от бесконечных организационных, финансовых и хозяйственных дел (на носу был новый учебный год), вышел на крыльцо школы и смотрел на опадающую тополиную листву, ко мне подбежала тётка Шкиляиха. 
     - Добрый день, Ольга Сергеевна! – сказал я, ожидая, пока та отдышится.  – Что это вы идёте сама не своя? Никак случилось чего?
     - Ой, Виктор Лексеич, не говори! – замахала рукой Шкиляиха.  – С кладбища бегу!. . .  Ужас-то какой!. . . 
     Она вновь замолчала, переводя дух.  Я молчал, выжидая. 
     - Сегодня ж Инга, Ольги Востриковой покойной дочка, приехала – хотела мать экс… эсгу… на городское кладбище перевезти! Так, представляешь, стали мужики могилу разрывать да вниз и провалились! Землю раскидали, ан в могиле-то и нет ничего!
     - Как – нет? – не понял я. 
     - А так!. . .  Пусто! Вот те крест! Гроб на кусочки разломан и тела нема!
     - Совсем?
     - Совсем! – тут Шкиляиха перешла на шёпот.  – Будто, Лексеич, кто-то могилу снизу подрыл, гроб сломал и покойницу утащил! Страсть-то какая, упаси бог!
     Я недоверчиво хмыкнул. 
     - Не веришь?! – рассердилась Шкиляиха.  – Думаешь, врёт старуха? Поди-ка на кладбище да с Ингой поговори! Ей аж плохо стало, когда пустую могилу увидала!
     - Верю, верю! – скороговоркой произнёс я, зная, что нет никого ужаснее сплетницы, коей выказали недоверие.  – Ещё новости есть?
     - Бабушка Егоровна пропала. 
     - С чего бы это?! Никуда она не пропадала! К родственнице какой-то в город уехала.  Мне Максимыч сказал.  Внучатая племянница у неё там, кажется…
     - Нет у неё никаких племянниц! Одна она как перст! – выпучила глаза Шкиляиха.  – Верь мне, пропала она! В лес ушла – и с концами! Поди уж лежит её непогребённое тело где-нибудь в болоте, простигосподи…
     - А ну вас, Ольга Сергеевна! – отмахнулся я.  – Из всех возможных объяснений вы всегда выбираете самое зловещее!
     Шкиляиха обиделась и ушла искать более благодарных слушателей.  Я же вернулся к работе.  Вечером выяснилось, что история с могилой Востриковой, умершей ранней весной от рака, - чистая правда.  Гроб и впрямь оказался разрушен и совершенно пуст.  Инга вернулась в город в слезах и недоумении.  Версии сыпались со всех сторон, причём, самой популярной среди сельчан стала гипотеза о краже тела сектой сатанистов-некрофилов, увлекающихся практической анатомией в свободное от оккультных ритуалов время.  Я с ходу отметал подобный бред и единственное, что приходило мне в голову, так это мысль о каких-то живых организмах, типа плесени или бактерий, способных разложить труп подчистую, не оставив и костей.  Я спросил Максимыча, как такое возможно, но тот лишь пожал плечами, пространно заметив, что, мол, всё может быть.  Я не стал больше пытать его на эту тему.  Есть многое, как говорится, друг Горацио…
     Ночью пошёл дождь, который лил весь следующий день, а когда хляби небесные вновь закрылись, выяснилось, что из-за проседания грунта на кладбище провалились ещё несколько относительно свежих могил.  Ничего экстраординарного в этом не увидели.  Родственники умерших, объединившись, накидали сверху земли, поправили вывернутые кресты и на том успокоились. 
     А вот потом на наше село обрушилась череда несчастий. 
     Двадцать четвёртого августа утонули Степан Вяткин и его великовозрастный сын-тунеядец Семён.  Пошли утром на рыбалку да так и не вернулись.  Отправившиеся их искать, обнаружили вещи на берегу и надувную «уфимку» в прибрежных кустах.  Оба, отец и сын, надо заметить, были страстными любителями кирнуть, а потому никто не удивился такому исходу.  Здраво решили, что выпили, задремали да и кувыркнулись в воду.  Ждали, когда тела всплывут.  Не дождались. 
     Ровно через два дня сгорел дом одиноких стариков Патрикеевых.  Вместе с хозяевами.  Сгорел подчистую, только головёшки остались.  Тел тоже не нашли.  Видимо, и от них остался лишь пепел. 
     Двадцать восьмого числа пропала местная дурочка Валюша Иванова, чему, впрочем, никто не придал особого значения, потому как дурочке было двадцать семь лет, и она имела привычку периодически уезжать с водителями лесовозов, среди которых пользовалась определённым успехом, а потом вновь появлялась, иногда уже на следующий день, иногда – через неделю. 
     В ночь с тридцать первого на первое, перед самым Днём Знаний, полыхнул дом парализованной Елены Голионко.  Её придурковатая и вечно полупьяная дочь, Машка, так и не смогла внятно объяснить, куда ей приспичило отлучиться из избы в два часа ночи, но, когда она вернулась, дом уже полыхал вовсю.  Потушили только к утру.  Среди тлеющих углей нашли почерневший череп – всё, что осталось от тела. 
      День Знаний, омрачённый подобными происшествиями, прошёл безрадостно и несколько сумбурно.  К счастью, второе и третье сентября выпали на выходные, и я надеялся за эти дни немного развеяться перед тем как нырнуть в водоворот школьной жизни. 
     Субботнее утро выдалось пасмурным, но сухим и тёплым, и я, прихватив ведёрко, отправился в лес, надеясь насобирать грибов.  Собственно, найду я хотя бы один гриб или не найду, волновало меня мало – хотелось временно отрешиться от житейской суеты и, что называется, проветрить мозги, но бесцельно бродить по лесу я не привык, вот и убедил сам себя, что иду по грибы.  Звал с собой Максимыча, но тот отнекался, сославшись на гипертонию. 
     Прошатавшись по лесу полдня и найдя лишь две засохшие волнушки, я уже шёл в направлении села, когда боковым зрением уловил некое движение.  Среди лесных зарослей мелькали знакомая белая кепка и некогда камуфляжная, а ныне безнадёжно выцветшая штормовка.  Максимыч! Вот старый чёрт, а?! Мне сказал, что у него давление, а сам в лес попёрся! Да ещё идёт-то куда-то в сторону Пузиковского болота…
     - Максимыч! – заорал я что было мочи. 
     Максимыч мгновенно замер, аж чуть не подпрыгнул от неожиданности, и закрутил головой во все стороны.