Тележка с капустой
Рассказы - Мистика
. А потом, когда пойдут маленькие пушистые цыплятки. . . я так люблю малышей, Леночка, я бы каждый год по ребеночку рожала и кормила бы грудью долго-долго. Смотрю, как сын отрастает, и мне физически больно: он уходит. Возьмемся с ним за руку и идем в лес. Он бабочек ловит, я цветы собираю. А я думаю: он пришел на землю, чтобы заменить меня, чтобы убить. И еще, зачем мне к нему сильно привязываться, все равно нам не быть вместе, я знаю.
“А если не умрешь?”- хотела Лена перебить и не посмела, она вспомнила, что сама точно также надеется на смерть, как на билет куда-то в чудесное будущее, и ждет с нетерпением эту упоительную поездку, начало которой станет концом всякой рутины, скуки, неосмысленности и злости. Ей не хватило духу додумать и эту мысль, она лишь укоризненно вздохнула, жалея эту семью, обреченную и несчастливую.
- Когда брожу по лесу одна, с лукошком, то забываю, что жена, мать, женщина. . . Возвращаюсь в свое ребяческое “Я”, и мне так сладко под защитой деревьев, в сплетении могучих и прекрасных сил. . . Выходишь на опушку к вечеру - будто дочитываешь последние страницы сказки - и вот книжка захлопнута, боги умирают, воздух сырой и странный, последние сто метров - и ты дома, где тебя не любят, где все на криках и мордобое. . . Меня и в детстве не любили. Вот почему я прихожу в дом как дитя, которое знает, что его накажут, уж найдут за что. Недавно приснилось, что читаю газету, и в разделе происшествий заметка: “В селе таком-то сгорела семья такая-то - наша фамилия - На пепелище обнаружены лишь прекрасные глаза ребенка. ” Я, когда вас увидела, таким ветром из прошлого на меня дохнуло! Вы такие красивые, весенние, городские. . . Я тоже была. Ты не поверишь, стихи писала, хорошие, говорят, печаталась, книжку готовила. . . Красивая была. Муж меня ревновал страшно. Знаешь, такое ощущение, что меня нет. Нигде нет. - Она замолчала, странно глядя перед собой.
- А что же Юра? - нарушила тишину Лена.
- Наверно, к леснику за вином пошел. Им ведь всегда мало.
- Оля, извини, что лезу с советами, но почему бы тебе не забрать мальчика и не уехать куда-нибудь подальше? Ради чего мучиться?
- Нет смысла. Во мне все уже раздавлено, я волочу за собой кишки. Пусть лучше добьет.
- А мальчик?
- Вырастет, у него родни много.
- Кем же он вырастет, если отец убьет мать и сядет в тюрьму?
- Не знаю! - она зарыдала, спрятала лицо в коленях. - По утрам просыпаюсь и думаю: зачем? Огляжусь: закопченный потолок, черная свисает паутина. По гнилым половицам топчутся трое маленьких человечков в грязных лохмотьях, чужие себе и друг другу. И так мне хочется вырваться из этой мышеловки на свободу, улететь туда, где ангелы, где нет муки! Пойду доить корову, стану с ведром, уставлюсь в угол, и грезятся мне такие чудесные картинки! Будто я вновь ребенок, такой чистый, ясный, настоящий, - не знаю, помнишь ты это чувство подлинности, свежести, его в нас убивают в первую очередь. И я слышу, как этот ребенок, каким я была, он молит меня изнутри о спасении. Или он молит Бога. . . Не знаю. Я хочу себе смертельной хвори и молюсь только об этом. Голодаю. С ним за стол не сажусь, будь он проклят. А потом как сорвусь - и принимаюсь есть, нет, жрать все подряд! Раз наварила поросятам гороховой баланды и села хлебать ее. Ем, ем, пузо раздуется, пойду блевать, смотрю - сгустки крови. Рада. Значит, правда скоро умру и Бог меня примет. Кроме еды, и утешений у меня совсем не осталось. Гляну в зеркало - что за ведьма?. .
В порыве солидарности Лена закатала рукав и попыталась показать шрамик на сгибе локтя.
- Тоже вены резала. И таблетками травилась. Давно, правда. Из слабости, из страха. Умру, думала, - спрячусь, как улитка прячет рожки, а потом наберусь сил, и снова буду жить. Или будто обиженно хлопаешь дверью и выходишь куда-то еще. Иллюзии кончились, когда скончался отец, и меня пробрало всю, я поняла, что смерть - это ”нет” всем возможностям любить, постигать смысл яви, ”нет” каплям дождя, запаху клейкого тополя, ”нет” моим детям.
“А если не умрешь?”- хотела Лена перебить и не посмела, она вспомнила, что сама точно также надеется на смерть, как на билет куда-то в чудесное будущее, и ждет с нетерпением эту упоительную поездку, начало которой станет концом всякой рутины, скуки, неосмысленности и злости. Ей не хватило духу додумать и эту мысль, она лишь укоризненно вздохнула, жалея эту семью, обреченную и несчастливую.
- Когда брожу по лесу одна, с лукошком, то забываю, что жена, мать, женщина. . . Возвращаюсь в свое ребяческое “Я”, и мне так сладко под защитой деревьев, в сплетении могучих и прекрасных сил. . . Выходишь на опушку к вечеру - будто дочитываешь последние страницы сказки - и вот книжка захлопнута, боги умирают, воздух сырой и странный, последние сто метров - и ты дома, где тебя не любят, где все на криках и мордобое. . . Меня и в детстве не любили. Вот почему я прихожу в дом как дитя, которое знает, что его накажут, уж найдут за что. Недавно приснилось, что читаю газету, и в разделе происшествий заметка: “В селе таком-то сгорела семья такая-то - наша фамилия - На пепелище обнаружены лишь прекрасные глаза ребенка. ” Я, когда вас увидела, таким ветром из прошлого на меня дохнуло! Вы такие красивые, весенние, городские. . . Я тоже была. Ты не поверишь, стихи писала, хорошие, говорят, печаталась, книжку готовила. . . Красивая была. Муж меня ревновал страшно. Знаешь, такое ощущение, что меня нет. Нигде нет. - Она замолчала, странно глядя перед собой.
- А что же Юра? - нарушила тишину Лена.
- Наверно, к леснику за вином пошел. Им ведь всегда мало.
- Оля, извини, что лезу с советами, но почему бы тебе не забрать мальчика и не уехать куда-нибудь подальше? Ради чего мучиться?
- Нет смысла. Во мне все уже раздавлено, я волочу за собой кишки. Пусть лучше добьет.
- А мальчик?
- Вырастет, у него родни много.
- Кем же он вырастет, если отец убьет мать и сядет в тюрьму?
- Не знаю! - она зарыдала, спрятала лицо в коленях. - По утрам просыпаюсь и думаю: зачем? Огляжусь: закопченный потолок, черная свисает паутина. По гнилым половицам топчутся трое маленьких человечков в грязных лохмотьях, чужие себе и друг другу. И так мне хочется вырваться из этой мышеловки на свободу, улететь туда, где ангелы, где нет муки! Пойду доить корову, стану с ведром, уставлюсь в угол, и грезятся мне такие чудесные картинки! Будто я вновь ребенок, такой чистый, ясный, настоящий, - не знаю, помнишь ты это чувство подлинности, свежести, его в нас убивают в первую очередь. И я слышу, как этот ребенок, каким я была, он молит меня изнутри о спасении. Или он молит Бога. . . Не знаю. Я хочу себе смертельной хвори и молюсь только об этом. Голодаю. С ним за стол не сажусь, будь он проклят. А потом как сорвусь - и принимаюсь есть, нет, жрать все подряд! Раз наварила поросятам гороховой баланды и села хлебать ее. Ем, ем, пузо раздуется, пойду блевать, смотрю - сгустки крови. Рада. Значит, правда скоро умру и Бог меня примет. Кроме еды, и утешений у меня совсем не осталось. Гляну в зеркало - что за ведьма?. .
В порыве солидарности Лена закатала рукав и попыталась показать шрамик на сгибе локтя.
- Тоже вены резала. И таблетками травилась. Давно, правда. Из слабости, из страха. Умру, думала, - спрячусь, как улитка прячет рожки, а потом наберусь сил, и снова буду жить. Или будто обиженно хлопаешь дверью и выходишь куда-то еще. Иллюзии кончились, когда скончался отец, и меня пробрало всю, я поняла, что смерть - это ”нет” всем возможностям любить, постигать смысл яви, ”нет” каплям дождя, запаху клейкого тополя, ”нет” моим детям.
19.04.2007
Количество читателей: 35884