- Чего тебе непонятно?! Ну, шевелись, тварь! А может, тебе с ним постелить, а? Давай, ложись под него, со мной не хочешь, крыса!


     Она молча, с вызовом доставала из шкафа белье, в глазах, в уголках застывшего рта змеилась застарелая ненависть. 


     - Думаешь, не слышу, как ты тут жалуешься, какой я, мол, нехороший и какая ты страдалица добродетельная! Сейчас я расскажу, кто она есть.  Эта потаскуха со всей Рязанью спала! Я ее из грязи выволок, человеком сделал! Давно бы уже скурвилась и сдохла, никому не нужная! Оскорбленную гениальность из себя корчит.  Да таких гениев на каждом углу пучок! Сгоришь сегодня ночью, слышишь?! Бля буду, подожгу дом. . .  Иди сюда, кому сказал! Кончай херней заниматься.  Садись и слушай.  Ты - никто.  Ты была, есть и будешь никто.  И что ты думаешь? Говори, сука, удавлю!


     - Чего говорить? - пробормотала. 


     - Ты что, херово понимаешь? Я тебе сейчас объясню! - он размахнулся, ударил ее по лицу, сам закачался, удерживая пьяное равновесие. 


     - Перестань.  Здесь чужой человек.  Ну что ты делаешь! - в голосе ее слышались слезы, но глаза все так же ненавидели. 


     - Какой человек? Где? - он вроде как опешил, огляделся, заметил Лену, уставился выкатившимися бешеными зрачками. 


     - Изви-ините, - презрительно и с подозрением, - у нас при-, приватная беседа!. . 


     Лена бочком, мышью шмыгнула наружу, отчаянно позвала Юру.  Она не выносит скандалов.  С самого детства, когда отец и мать кричали друг на друга, а ее, маленькую, словно подключали к розетке: жужжание и треск, все внутри дрожит, а потом чернеет, чернеет, - и обугливается.  Иногда в таком состоянии проходили дни, и никто не замечал, что она мертвая, с остекленевшим взглядом.  Будто нагоняемая сворой собак, она скатилась с лестницы на морозный воздух, пробежала еще несколько шагов, остановилась потерянно и, приклонившись к кирпичной стылой стене, в голос зарыдала.  Не от обиды или жалости - от острого ощущения Абсурда.  Когда ребенок в первый раз испытывает несправедливость мира взрослых, он плачет не от обиды - его настигает Абсурд.  Это черный пролом, в который вламывается безобразное ничто и в черную его крутящуюся воронку попадает, валится все, что плохо стоит на своих ногах, и пока ты вовлечен в кручение - ты никто и ничто, и мир бессмыслен, как гримаса на лице идиота. 


     Дверь хлопнула, наружу метнулась и растворилась в темноте фигурка Оли.  Немного погодя на пороге появился Федя. 


     - Ольга!. .  Марш в дом!. .  Кому сказал? - сел на ступеньку, в тщетной попытке закурить сломал несколько сигарет. 


     - Слушай, ты, падло! - гулко, усиленный серебряным лесом прозвучал его хриплый голос, - Если ты сейчас не появишься вот здесь, я тебя зарублю! Все понятно? Вот так-то. . . 


     Дверь скрипнула.  Мальчик тоненько позвал:


     - Папа! Ну иди домой, я спать хочу. 


     - Иду, лапка. - Перемежая ленивую ругань и широкую зевоту, он поднялся, схватился за косяк, втянул себя внутрь.  Громко, ржаво шаркнул задвигаемый засов. 


     В оглушившей ее тишине Лена отлепилась от стены, сделала несколько неуверенных шагов навстречу лунному сиянию.  Расчищенная дорожка привела ее к уборной, затем к хлеву, за стеной которого вздыхали животные.  Тронула черный висячий замок.  Побрела дальше, к дощатому сараю.  За углом его на корточках, обхватив руками колени, сидела Оля. 


     - Простите, ради Бога, - быстро, сдавленно заговорила она. - Федя пьет уже неделю.  И каждый день этот ужас.  Я не могу больше выносить.  Сижу и думаю: броситься в колодец? Сына жалко.  Он его дико ревнует.  Мальчик ко мне и подойти боится.  Понимаешь, вот сидит этот зверь в угаре и злобе, сыплет табак, а этот дурачок к нему льнет, обнимает: ”Ты самый лучший в мире папа!” Иногда, правда, пытается за меня заступиться, но Федя его так осаживает. . .  Что у него в этой маленькой душе, подумать боюсь.  Когда он ребенка ударит и тот плачет, - во мне все вскидывается.  Как кошка, кидаюсь, горло ему готова перегрызть.  Он, конечно, меня сшибает, а потом, когда мальчика тошнит, может, от этого всего, так ему добренько: “А ну иди, поцелуй маму.  Ну, разочек поцелуй маму!” Сыночек мой несчастный лепечет “Не хочу”, Федя улыбается, довольный, а у меня внутри черно как в бочке с сажей, я их обоих ненавижу, за то, что такая забитая и тупая, ненавижу! Покорность моя как пружина, и когда разожмется, убьет или меня, или его. . .  Иногда подойду к стогу сена, видела, там, подальше, представлю, что он привязанный стоит передо мной, и начинаю колотить, ногами по яйцам колотить его. . .  Слушай, ведь правда, в сене теплей, чего мы мерзнем, давай на чердак!


     Лена пошла за ней и по скрипучей стремянке они тихонько влезли на чердак, пристроились у самой печной трубы, Оля принесла ворох старых, пахнущих мятой пальто, они закутались, прижавшись тесно друг к дружке. 


     - Летом мне легче, - заговорила снова Оля.  - С апреля, как сойдет снег и выглянет первая травка, когда закружат хлопоты: накрыть теплицу, высадить рассаду, вскопать, посеять. .