.  Дороговато для деревни.  Ну да ладно.  Двухлитровую баночку наклади в свою посуду, под свою крышечку. . .  Во сколько электричка на Рязань, бабуля?


     - Я почем знаю. 


     - А где дяди Миши дом? - вмешалась Лена. 


     - Какого Миши? Заморенова, что ли? Так он тут не живет. 


     - Значит, другого. 


     - А другого здесь отродясь не бывало.  Путаешь ты, девка.  Ступайте в избу, пока я банку поищу. 


     Звякнула дверь и их затопило облако света, лившегося из промытых окон.  Сильно припадая на левую ногу, старуха подставила им табуреты и вышла.  Среди комнаты на полу стояло ведро, и Лена отчетливо вспомнила видение первого здешнего вечера.  Хотела было рассказать Юрию, но заглянула внутрь и замерла.  Ведро было налито до половины и в цокающей льдинками воде безжизненно покачивались глядя вверх, маленькие, как куколки, Федор и его жена. 


     “Я уйду, если она не принимает таким, какой я есть, - тихим, совсем тихим, вздрагивающим голосом говорил Федя.  - Она хочет сломать все и она добьется своего.  Я в ее глазах не мужик, а какая-то мерзкая козявка.  Она мне делает одолжение, снимая трусы, как будто лечь со мной это что-то такое свинское, и она, конечно же, выше и мученически терпит мои прикосновения.  Сколько живем - не помню, чтобы подошла, обняла.  Говорит со мной как будто с какого-то пьедестала, как учительница с второгодником, будто снисходя, отрываясь от великих дум.  И молчит, молчит как сфинкс, только зыркает злобно глазами.  У нас воняет смертью.  Я забыл, что можно от души веселиться, что можно говорить без змеиного взаимного яда, что можно жить, не растаптывая друг друга.  Пью я или не пью, зарабатываю или не зарабатываю, разговариваю или молчу - я ей никогда ни в чем не нравлюсь.  Вот так о жизни своей паскудной задумаешься - и не заметишь, что уже и петлю под потолком прилаживаешь. . . ”


     Стукнула дверь, вошла старуха:


     - Чего уставилась в ведро? Двух крыс я утопила.  Повадились зерно таскать.  Я в сусек поставила стеклянную банку и сальце на дно.  Попались, голубушки. 


     - Что-то у меня зубы разнылись у тебя сидючи, бабуля, - простонал Юра, - в жизнь так не ломило.  Картины какие красивые висят.  Древние.  Прямо как в музее.  Мадонна с ребеночком на руках на мою жену похожа.  Прямо вылитая. - Он шагнул, провел рукой по беленому простенку между окнами. - А вот этот дед с красными как спички глазами, он тебе кто? Его убили, да? Яма. . .  В ней тазики, ватники, дети, подростки с перебитыми голенями.  Они живые, кричат.  А вот еще скарб летит, какие-то пыльные половики, маслобойка, тележное колесо с осью. . .  А теперь их засыпают землей.  Всех.  Смотри. . . 


     - Кыш! Кыш, проклятые! - неистово завопила вдруг бабка, замахала руками, - марш отсюда! Забирай свой мед, идол окаянный, чтоб ноги вашей здесь не было.  Ишь, ясновидец херов.  Это было сто лет назад, понял? Всю родню мою сельчане живьем закопали, ни одного ребятенка не оставили, всех порешили, душегубы! Я, молодка, в город ездила, возвращаюсь, и на станции как узнала, сразу назад, назад! И никогда больше в то проклятое место не приезжала.  Всю жизнь ждала, что нагрянут, найдут, прикончат меня, последнюю. . . 


     Бабка все шептала судорожно, стоя на крыльце, пока не щелкнула зубами калитка, пока не зашевелил им волосы древний ужас перед неведомым.  Когда, запыхавшись, поднялись в гору, Лена спросила:


     - Слушай, а ты правда видел на стене это?


     - Правда.  Но старуха что-то путает.  Не дашь ей 120 лет. 


     - Может, это история ее матери или бабки? Знаешь, а я видела в том ведре - там не крысы плавали, а Федя с Олей.  Может быть, она их убила, ведьма колченогая. . .  - Чтобы рассеять или хотя бы приглушить страх, Лена быстро говорила, сбоку, как птица, поглядывая на Юру.