Третий заезд. 
     
      Как повяжешь галстук
      Ты светлей лицом. 
      На скольких ребятах
      Он пробит свинцом. 
      Пионерский галстук,
      Нет его родней. 
      Он от юной крови
      Стал еще красней. 
      Пионерский стишок. 
     
     Автобус вынырнул из леса и подкатил прямо к обшарпанным, видавшим виды воротам.  Сердце Кости болезненно сжалось, он почувствовал, как его мягко обхватила невидимая рука ужаса.  Пока мягко…
     Он не знал, что именно почувствует, но надеялся, что встреча с этим местом пройдет легче.  По правде говоря, он вообще не ожидал, что способен выдать подобную гамму чувств; тут было все – ностальгия, страх, капелька притаившейся где-то глубоко детской радости, целый океан вины, стыд, и еще много всего, не столь просто определяемого.  Может даже того, название чему, еще не удалось изобрести. 
     - Пап, тебе плохо? – он обнаружил, что Лиля дергает его за рукав.  На ее личике читалась тревога. 
      - Нет, все нормально, жарко тут.  Вставай. 
     Она встала, и он принялся снимать чемоданы с верхней полки, изо всех сил стараясь не смотреть на выцветшие буквы, образовывающие слово «Ласточка».  Это было и не нужно, он отлично помнил, как они выглядят.  Как помнил и то, что по левую сторону он них, начинается ряд корпусов, то, что там есть такой закоулок, где вечно гуляют сквозняки, и если бросить перышко, выдранное из подушки, оно может с полчаса летать по кругу и не падать.  Костя знал, что с одной стороны, за лагерем, начинаются поля, с виднеющимися вышками подстанции, с другой стороны…о, с другой стороны лес.  А в лесу в этом…
     Довольно. 
     Костя нерешительно взглянул на ворота: «Ласточка».  Почему-то ему казалось, что управляющие непременно изменят название лагеря.  Оно не просто пахло, оно разило советскими временами.  Но почему-то они оставили его. 
     «Возможно потому, что сами подзадержались с тех времен».  – С улыбкой подумал Костя.  С тех самых времен, когда Костя был еще Костиком, а пионерский лагерь, был больше пионерским, чем лагерем.  Их заставляли вставать на эти дурацкие линейки каждое утро и делать еще много чего, непонятного вменяемому человеку.  Хотя мало кто был от этого в восторге, ничего никогда не обсуждалось.  (На хрена, например их, заставляли бегать по дворам, собирать металлолом, Костя недоумевал по сей день. )
     Они вышли из автобуса, ветерок приятно освежал.  В нос ударил запах хвои.  Костя с трудом подавил рвотный рефлекс, опершись рукой, о нагретый солнцем бок автобуса.  Почему-то, (Костя думал, что догадывается, почему) он с детства не переваривал запах хвои.  Это лишило Лили новогодней елки, заменив ее пластмассовой подделкой, но ведь их сейчас делают – не отличишь, не так ли?
      - Пойдем? – спросил он дочь, затравленно озирающуюся на других детей. 
     «Домашняя она у нас».  – Подумал Костя – «Это Леночка виновата.  Вечно норовит держать ее поближе, будто Лиля убежит, куда.  И вот результат». 
     Дети, отдыхающие в этом лагере не первый год, (таких было большинство) приезжали без родителей.  Те, просто сажали их в Харькове, на лагерный автобус, и дело в шляпе. 
     Где-то в глубине души, Костя понимал, что приехать с Лилей, его подвигли не только отцовские чувства. 
     - Пойдем? – повторил он, хотя сам был не вполне уверен. 
     Они прошли под надписью «Ласточка», держась за руки. 
     
     То время- лето 1987 года, Костя помнил так, словно кто-то выжег его в памяти раскаленным железом.  То было лето Стасика, шторма и шаровой молнии. 
     Лето, очень – очень похожее на это, наполненное таким же запахом хвои, с такими же деревьями, под таким же ничего не подозревающим, голубым небом.  Даже пионер, на стене мини-сцены, для проведения линеек был тот же.  Правда, в те времена, еще не так широко использовалось слово «мини», и у пионера, был на месте нос…
     
     Процедура была стандартная.  Нужно было пойти, зарегистрироваться в медпункте и у вожатых – своего рода смотрины, а потом отправляться в корпус, занять себе место под солнцем.  И следовало поторапливаться, если ты хотел, чтобы выбор, остался за тобой. 
     Костя знал, куда нужно идти. 
     Они прошли под яблонями, мимо здания столовой и вышли на открытую, залитую солнцем площадку, куда уже были вынесены столы.  За ними восседали вожатые.  Дальше, за забором, открывалась замечательная панорама на местную подстанцию.  Вот такая урбанистическая картинка.  Костю передернуло.  Ничего не изменилось, ну, резвее что не было красных галстуков. 
     «А ведь эти косынки, на галстуки даже не смахивали» - первый раз задумался Костя. 
     Лиля нерешительно переминалась с ноги на ногу.  Это могло бы показаться милым, кому-то, только не Костику.  Он слишком хорошо запомнил тот возраст, и ни за что на свете не согласился бы почувствовать то, что сейчас чувствовала его дочь. 
     В глазах Лили читался ужас.  И он отлично ее понимал.  Все вокруг, сейчас казалось ей чужим и враждебным.  Вся штука была в том, что Косте нужно было вести себя идеально, чтобы не усугубить положение, так как само его присутствие здесь, было ничем не оправданно.  А быть ее позором, ему не хотелось. 
      Костя проследил Лилин взгляд.  Она смотрела на стайку девчонок, у медпункта, они что-то оживленно обсуждали.  Костя все понял без слов.