(Одно из подобных «эксклюзивных» изданий в конце концов и попало в руки Герману.  Узнав о том, что я держу книгу, переплетённую человечьей кожей, я с отвращением отбросил её, но потом всё же преодолел чувство брезгливости. )
     Исходя из написанного в опусе фон Юнтца, штука, найденная нами на Беллис была ни чем иным как ключом, открывающим проход в ту часть мироздания, где царствует Азаг-Тот (или Азатотх).  Герман пояснил, что в эзотерической литературе этот самый Азатотх именуется не иначе как «великий султан демонов» или «клубящийся хаос в сердце бесконечности», управляющий всеми вселенскими процессами (помню, как не смог сдержать усмешки при этих словах: «управление вселенскими процессами» - как же! ни больше, ни меньше!).  А потом предложил мне воспользоваться этим ключом.  Всё, что требовалось от меня, так это вдавить в полусферу все шестнадцать штырей в нужной последовательности.  Герман заверил меня, что он расшифровал эту последовательность, когда сопоставил текст заклинания с произношением иероглифов, начертанных на концах стержней (расшифровка языка беллисиан было заслугой наших лингвистов).  Заклинание состояло из шестнадцати строк, и Герман вычислил, какая строка какому иероглифу соответствует. 
     - И что тогда произойдёт? – спросил я. 
     - Бог его знает! Скорее всего, ничего, - пожал плечами Герман.  – Как-никак, эта штука пролежала под слоем пыли почти двадцать тысяч лет.  Но если есть хотя бы ничтожная вероятность того, что фон Юнтц был прав… Вдруг мы откроём новую грань знаний о мире? И, к тому же, может, тут и нет на самом деле никакой магии – просто устройство, активируемое определённой последовательностью звуков. 
     Сейчас-то я корю себя, что поддался его уговорам.  С другой стороны, откажись я, он всё равно не отступил бы от задуманного, а, возможно, осуществил бы это жуткое действо на Земле, и тогда… кто знает, чем бы обернулось это для человечества?! А ещё я видел убеждённость (лучше назвать это одержимостью!) Германа в том, что ему вот-вот откроется изнанка мироздания, и не мог отказать ему в просьбе, даже несмотря на то, что считал эту просьбу абсолютно нелепой. 
     Так вот, не размениваясь на частности, перейду сразу к описанию того дня и часа, когда мы с Германом проникли в лабораторный отсек, выбрав время, когда там никого не было.  Такое бывало крайне редко, особенно теперь, когда весь отсек был забит артефактами с Беллис, а потому в нашем распоряжении было не более получаса. 
     Мы заперлись в отсеке.  Герман, напустив на себя торжественный вид, замер с раскрытой книгой в вытянутых руках, я же занял своё место у чёртовой штуковины, сгорая от стыда при мысли, что кто-то из экипажа застанет нас за этим дуракавалянием. 
     Герман прочитал первую строчку.  Это было что-то вроде «Нгах нга аргх Азаттот!», и я удивился этому языку, явно не предназначенному для человеческого горла.  А потом я вдавил первый стержень (последовательность нажатий на стержни Герман ввёл в мой персональный биокомп-имплантант, так что шпаргалка висела у меня прямо перед глазами).  Ничего не произошло.  Герман прочитал вторую строку, я вдавил второй стержень.  Снова ничего, только вот где-то в глубине души я ощутил нарастающее беспокойство, которому, впрочем, не придал значения.  Где-то после восьмой строки я обратил внимание, что голос Германа меняется.  Он становился всё более громким, гортанным и… чужим, словно принадлежал уже не моему другу, но какому-то другому существу, которое вовсе не обязательно является человеком. 
     Отс выкрикнул последние слова, а я вдавил последний стержень.  Ничего не произошло.  Мы посмотрели друг на друга. 
     - Видишь, - сказал я.  – Всё это полнейшая чушь!
     Герман не ответил.  Он стоял, сосредоточенно глядя в одну точку и слегка наклонив голову, словно прислушивался к чему-то.  Я тоже замер и тотчас услышал этот звук.  Тот самый, что впервые услышал на Беллис, когда оказался внутри храма, - варварское звучание невидимых дудок.  Эта дьявольская музыка доносилась не извне – она шла прямо из глубин сознания, с каждым мгновением становясь всё громче и громче.  В конце концов, вой стал просто невыносим.  Он наполнял всё вокруг, пронизывая каждую клетку тела.  Я почувствовал, что схожу с ума.  Я зажал уши ладонями (хотя от этого не было никакой пользы), зажмурился и сжался в комок.  Кажется, я даже кричал. 
     А потом всё стихло. »
     
     ПИТЕР ЭЛЛИОТ. 
     …флейты внезапно смолкли.  Их невыносимый всепоглощающий звук просто оборвался, уступив место такой же всепоглощающей тишине.  Питер почувствовал тошнотворную лёгкость в теле и осознал, что пребывает в невесомости.  А ещё увидел, что по-прежнему держит книгу обеими руками и пялится в слова заклинания.  Значит, он, как и Герман, не закрывал ушей во время этой дьявольской музыкальной вакханалии. 
     Эллиот поднял голову.  Германа рядом не было.  Его вообще не было в отсеке. 
     - Герман! – позвал Питер. 
     Звук собственного голоса его неприятно удивил – до того он был слабый, с визгливо-паническими нотками. 
     Эллиоту никто не ответил.  Его мутило, в глазах почему-то двоилось, уши словно залили водой, а внутри поселилось чувство тревоги, перерастающие в ощущение свершившейся чудовищной катастрофы.  Мысли путались, он ни на чём не мог сосредоточиться.  Так прошло сколько-то времени.  Питер не знал, сколько именно – имплантированный биокомп перестал функционировать: может быть, минут пять, может десять, а может и все полчаса. 
     Почувствовав себя чуточку лучше, Эллиот принялся летать по отсеку, надеясь, что Герман находится где-то рядом.  Его не было.  Более того, за всё то время, что Питер приходил в себя, ни единый звук не нарушил воцарившуюся тишину.  А она была и в самом деле мёртвой.  Эллиот понял это, когда обратил внимание, что не слышит, как работают системы жизнеобеспечения.  Значит, отключились не только генераторы искусственной гравитации: не работали двигатели, молчал интерком, а самое главное - центральный компьютер, похоже, тоже был мёртв.  Было и ещё кое-что: ни один осветительный прибор не работал, но всё окружающее пространство наполнял белый, холодный свет.  Светилось всё, каждый элемент обстановки, но самое яркое сияние исходило от дьявольской полусферы.  Впрочем, Эллиот не обратил на это внимания. 
     Питер направился к выходу из отсека.  Дверь пришлось открывать вручную, потому как автоматика не работала.  Перед тем как выйти, он поймал порхающую, подобно бабочке, книгу и сунул её за пояс.  Впоследствии Питер так и не смог объяснить себе, зачем он это сделал.